Она чувствовала, что время ее пришло. Можно было держать это в себе еще день или два – хоть неделю, если потребуется. Но оно будет мучать ее, терзать изнутри, не давая покоя. Лучше выпустить наружу сейчас, пока есть возможность, пока остальные спят и до рассвета еще далеко. А кроме того… Ее опять кто-то звал. И снова этот вопрос в голове, что приходил и раньше, когда она проваливалась в сон: “хочешь?”

“Чего? Чего я должна желать? Чей это вопрос? Я сама его выдумала? Я схожу с ума?”

И вот теперь наяву: “хочешь стать мною?”

Конопатая огляделась. Никого. Уже и костра не видно, ушла далеко. Потрясла головой, стараясь отбросить свое кажущееся безумие. Стала снимать одежду – разоблачалась, словно кочан капусты, оставляя на снегу темную кучу из листьев-шмоток. Поежилась, обхватив себя за плечи. “Ничего, скоро мне будет все равно, скоро будет не холодно”

Она прижалась к шершавой ели, попыталась было подтянуться, но, расцарапав живот, плюнула. “В таком виде лучше и не пытаться”. Даша закрыла глаза: она чувствовала, что давно сгущающаяся в ней стихия высвобождается.

Ее трясло. Кожа потемнела, черты лица переменились. Фаланги на руках и ногах вытягивались, а ногти превращались в острые зацепы. В горле клокотало, хотелось взвыть, но сознание держало изменчивую плоть в узде – Конопатая умела себя контролировать.

Выдохнула шумно, по-звериному. И тут же взобралась на дерево – легко, будто белка. Ель под ней покачивалась, Конопатая смотрела вокруг и это был уже совсем другой взгляд, не имеющий ничего общего с тем, что могла видеть обычная девчонка.

Весь мир перед ней стал резко очерченным, явственным, контрастное сочетание темно-синего и светло-голубого, отделяющее во тьме друг от друга деревья, кусты и все, что вокруг, позволяло видеть далеко даже без оптического прицела. Вот светлыми пятнышками вспорхнули птицы. Где-то далеко на западе – Даша не видела, но чувствовала – стаями перемещались такие же, как она сама. Впрочем, нет. Не такие. Они не могли меняться по своей воле, не могли думать, как человек, а чувствовать, как…

“Мои чувства – на чьи похожи? Кто мог на этой планете видеть, слышать, ощущать так же? Создали нас – зачем? Или мы появились случайно?”

Потянулась всем телом к звездному небу, втянула в легкие морозный воздух. Холода она действительно не замечала и могла бы еще долго наблюдать, слушать… Могла бы уйти далеко-далеко, перескакивать с ветки на ветку, пусть хвойные для этого и не очень удобные.

Почувствовала двух или трех “своих” на востоке. Но это одиночки, каждый сам по себе и близко к людям они подходить не станут. С мутантами такое случается, отбиваются от стаи. Может, говорит в них еще что-то человеческое, подталкивает к самостоятельности, а может, просто сходят с ума.

Бывает, что нападение охотников разбивает стаю – разбегаются, кто куда. Потом ищут сородичей, чтобы положить начало новой семье. Возможно, такие на нее и напали, когда она шла с Крилом к базару. Приняли за свою. В этих делах они не глазам верят, а чутью. Тем более, что на одном из нападавших был медальон. Значит…

Даша стала спускаться вниз. Добралась до своей одежды, небрежно разворошила ее черной рукой. Выудила из потайного кармашка блестящую вещицу на цепочке, поднесла к лицу. В буквах она разбираться так и не научилась, но знала, что первая связка закорючек образует чудную версию ее имени – Дарья.

Конопатая легла на снег, заставила себя ни о чем не думать, сосредоточиться на том, чтобы темную сущность, выпущенную на волю, загнать обратно в человеческое тело. Вздрогнула, почувствовала, как холод скользнул по коже, будто все это время она была в шубе, а сейчас ее сбросила. Выгнулась дугой, тихо застонала. Руки сами собой сжались в кулаки: почему-то возвращение к истинному, человеческому облику, всегда давалось ей труднее, чем высвобождение мутанта.

Перекатилась с боку на бок, свернулась калачиком, прикусывая костяшки пальцев. Еще минута и вот она уже выдохнула – спокойно, по-человечески. Взглянула на пятерню, на которой исчезали темные пятна и волоски, становились короче фаланги пальцев. Повернула ладошку одной стороной, другой… Правая почему-то каждый раз менялась дольше.

Пора было возвращаться. Накопившаяся энергия сброшена, желание организма стать чем-то иным – исполнено. Теперь можно снова быть человеком. На месяц, два. Полгода. Как получится.

Даша принялась шустро, чтобы не поморозиться, надевать шмотки. “Вот вам и одна из причин, почему люди целыми гнездами уходят к зонам, обращаются в нелюдей. Если каждая зима холоднее предыдущей, то лучше быть созданием малочувствительным к морозу!”

Но Конопатая не могла объяснить себе – откуда проповедники, расписывающие обитателям гнезд все прелести новой жизни, сами о них узнают? Ведь они не мутанты и не такие, как она. Может, им кто-то рассказывает? Наставляет? Но кто? И зачем? Кому выгодно, чтобы все люди стали мутантами?

И еще ей подумалось, что рано или поздно придется все рассказать Крилу. О себе, о том, сколько ей лет на самом деле. Примет ли он ее тогда? Зная про темную сущность, про это жуткое существо? Сможет ли видеть, как появляются и исчезают на розовой коже пятна и волоски? Примет ли, зная о том, что она намного переживет его? Ведь он же хочет быть с ней?

– Ведь хочет? – прошептала сама себе.

– Ты чего бродишь?!

Удивленный большелодочник уставился на девчонку, которая мгновение назад поправляла одежду, а сейчас вздернула голову и большими, испуганными глазами смотрела на него.

– Я проснулся, смотрю – нету. Куда, думаю, подевалась? Следы за деревья ведут…

– Ты все время за мной следить будешь, когда я за деревья хожу?

Обошла его, не сводя глаз. Направилась к едва тлеющему костру.

– Показалось, что часто ходишь, – бросил он ей вслед. – Ты что, застудила там?

– А ты что, лекарь? Нет, не простудила!

Заворочался и Герман, открыл глаза.

– Уже мой черед?

Они повернулись к палачу, ответили в один голос:

– Да!

– Да!

Утром, прежде, чем отправиться в путь, наспех перекусили, не обмолвившись друг с другом и словом. Дашка косо поглядывала на Кирюху, он на нее, а Герман и вовсе держался от них подальше, не решаясь встревать.

В дороге девчонка позволяла себе забегать вперед, отлучаться то в одну сторону, то в другую, хоть Герман и просил ее так не делать. Но махнул рукой: наставлять бесполезно. Она ему не родня, не подчиненная, все равно слушаться не будет. Пригрозил только, что, “если ты, чертеха, упадешь в канаву и сломаешь себе руки-ноги-шею – вылезай сама, долго ждать не будем”.

Воздух, в сравнении со вчерашним, казался теплее. Снег подтаивал, с веток капало, а где-то журчали ручейки, словно дело было весной.

– Чистое место, да? – спросил Крил у Германа. – Нет следов прежней жизни.

– Следы всегда найти можно, – ответил палач. – Если видишь пустой холм, на котором ничего, кроме травы, не растет, будь уверен, что у древних тут свалка была. Копнуть поглубже, наткнешься на гниющие остатки того мира. А остатки там, бывает, такие, что гнить еще сто лет будет. Или машины недоржавевшие попадаются, техника разная. Здесь ведь лесопилок было много. Деревья рубили так, что по сию пору проплешины не заросли.

– Некоторые не грех и вырубить, – Крил обеспокоенно посмотрел вокруг. – Конопатая! Дашка!

– Оу! – донеслось откуда-то слева.

– Вот же шило, – проворчал он. – И чего ей рядом не идется?

– Привыкай, – усмехнулся Герман. – Так она по жизни и будет шнырять. Выйдешь ты, к примеру, вечером из своего жилища, гаркнешь на все гнездо, а она тебе в ответ из соседского дома – “Оу!”

Герман засмеялся.

– Шучу, шучу. Наладится у вас жизнь, потому что искра есть. И не мотай себе нервы оттого, что малая. Все при ней. А в глаза посмотришь, так и вовсе… Видно – хватила девка от судьбы, натерпелась. Иная к трухлявым годам за весь век столько не вспомнит!

Конопатая стремглав пронеслась слева направо, перебежав им дорогу.

– Я щас! Щас, посмотрю, что там, и вернусь!

Только хвост огненно-рыжих волос мелькнул между заснеженных ветвей.

После ужина Крил обнял ее, прижал к себе, чтобы уж точно не упустить, почувствовать, если Дашка опять захочет “за деревья”. Но она моментально уснула – набегалась за день.

Где-то рядом бродил Герман, в этот раз его черед первым дежурить. Кирюха смотрел на темное небо, снова чистое, безоблачное. Там, в вышине, мерцало множество звезд, а одна медленно плыла, пересекая небосклон. Почему? Черт его знает, что с этими звездами не так. Стоит ли о них вообще думать? Есть мысли и поважнее. Например… У парня каждый раз начинало неприятно сосать под ложечкой, когда он вспоминал о той отлучке Конопатой. Что он проспал? Только ли облегчиться ходила она в чащу?

На следующий день, когда солнце стояло в зените, они вышли к развалинам. Герман долго смотрел на них издалека, не торопясь выходить из-под прикрытия леса. Деревья и кусты почему-то не стали брать свое, не вторглись на эту территорию, когда-то расчищенную человеком, застроенную несколькими малоэтажными зданиями. От зданий немногое осталось, но все-таки они не были похожи на те руины, что уже поглощены землей и растениями. До сих пор торчат неровные стены, осколки некогда твердого серого материала указывают на то, где были проложены дороги.

– Мы уже близко? – спросил Кирюха.

Герман молчал, продолжая смотреть на развалины, потом ответил неопределенно:

– Недалеко.

Они двинулись в обход древнего поселения.

– Гарнизон, – снова подал голос палач. – Да и не гарнизон даже, тот подальше будет, а так, парочка корпусов да казарм неизвестного назначения. Живет здесь один человек…

Подумал и добавил:

– Должен жить.

Путешественники оказались на противоположной стороне поселения, но так и не заметили признаков жизни. Герман все еще не решался выйти к останкам строений, топтался в нерешительности.

– Не стоит туда соваться непрошеными гостями, – сказал он, как бы оправдывая сам себя.

– И то верно, не стоит, – ответил кто-то совсем рядом, буквально в паре шагов от них, хотя ни Герман, Ни Крил, ни даже Конопатая не видели рядом с собой других людей. Заметили лишь тогда, когда человек отделился от большого – с человеческий рост – валуна, покрытого лишайниками и мхом. Его одежда состояла из сшитых друг с другом обрывков тканей, поверх которых накинута сетка с вплетенными в нее растениями. Лицо неизвестного почти не отличалось от камня, к которому он прижимался мгновение назад – такое же грубое, серо-землистого цвета. А глаза…

Конопатая испуганно отпрянула. Глаз у человека не было вовсе, лишь пустые, темные ямки.

– Здравствуй, Герман. Давно ко мне не захаживал.

– Здравствуй, Старик. Извини за беспокойство, без причины мы бы соваться не стали.

– Понятное дело. Все вы говорите, что не без причины…

Помогая себе посохом, он направился к одному из домов, что когда-то стоял на этом месте, а сейчас превратился в бессмысленное каменное нагромождение. Откинул неприметную дверцу среди развалин, стал спускаться вниз.

– Извиняйте, мне лампы и свечи ни к чему. Посветите там себе, если есть чем.

Герман включил фонарик, то же хотел сделать и Крил, но провожатый остановил его:

– Побереги заряд, пригодится еще.

Внизу оказалась еще одна дверца, железная. Старик открыл ее хитрым устройством, едва ли напоминающим ключ, пригласил гостей внутрь. Здесь не было кромешной тьмы, потому что посреди комнаты горел очаг, обложенный камнями, над ним бурлил старый, чугунный горшок.

– Есть хотите?

Крил искренне удивился такому гостеприимству: ему казалось, что это они должны будут угостить чем-то Старика, да еще оставить ему сверх того за услуги, раз Герман собирался выспрашивать у него совет.

– А что у тебя? – палач наклонился, понюхал идущий от котелка пар.

– Картоха дикая. Не вымерла здесь – очень много людишек ее садило, вот и растет теперь дичком там-сям. Мелкая, но мне то что? Жрать можно.

– Что ж, раз угощаешь… – Герман посмотрел на спутников, подмигнул им. – Грех отказываться!

Старик шарил в углу, бренча посудой.

– Трое вас?

– Так точно. По запахам определил?

Хозяин, поворачиваясь и протягивая руки в нужную сторону так, будто он был зрячим, поставил перед гостями тарелки, бросил в горшок большую ложку.

– Накладывайте себе.

Подсел к Герману.

– По голосам сначала, потом уж по запахам. Хотя одного голоса еще не слышал, дыхание только.

Он приподнял голову, потянулся носом в сторону Дашки.

– Кого ты привел, базарщик? Парень как парень, а вот другой… другая… Девка? И дышит, как девка, и пахнет. Но я в ней чужое чувствую.

– С севера пришла, не здешняя. Не переживай – она нормальная, все в порядке.

– В порядке… – проворчал Старик. – У вас, суетливых, всегда все в порядке, а потом беду приносите. Да мне-то все равно – можно сейчас помереть, можно завтра. Так уж просто живу, из любопытства.

Они наложили себе мелкий, не намного больше лесных ягод, картофель. Уплетали его за обе щеки, запивая припасенной во фляжках водой. Хозяин тем временем снял горшок с огня, подкинул дров в очаг. Разгоревшиеся поленья ярче осветили его убежище и наверху, под самым потолком, проявились светлые пятна. Конопатая первой обратила на них внимание: не донесла до рта картофелину, замерла с открытым ртом, задрав голову, оглядываясь по сторонам. Крил тоже посмотрел наверх. Весь периметр комнаты был украшен черепами нелюдей. Большими, маленькими, иногда похожими на человеческие, а порой совсем иными.

– Куда ж у тебя дым уходит? – нарушая невольную заминку, спросил Герман. – Снаружи не приметил я его.

– Куда уходит, там и пропадает, – не стал вдаваться в подробности Старик. – Ты, давай, рассказывай – что за дело ко мне?

Герман доел свою порцию, запил.

– На запад нам нужно, через город. Идти втроем в обход, сквозь секвохи – сам понимаешь, дело гиблое.

– А через город веселое?

– И через город не веселое. Но ты же знаешь, Нян, как пройти? Правда?

– Старик мое имя. И пока только я и знаю. А будут знать двое, тем более четверо – узнают все.

– Так уж и “все”! Я ведь не трепло. Думаешь, на базаре в каждом кабаке буду болтать? А эти двое и вовсе на западе останутся. На озере, с умниками.

– Ладно, – тряхнул головой хозяин, скидывая с себя невидимую корку враждебности. – Злыднем меня не считай. Оно и в самом деле – к чему мне тот путь на запад? Что я, хранитель ему? Просто сижу тут один, думаю о судьбах Вселенной, голоса разные слышу, будто секвохи со мной разговаривают – вот крыша и едет.

Не поворачивая к очагу головы, он пошевелил дрова кочергой.

– Есть путь, твоя правда. И заряд ты в фонариках правильно сберегаешь, пригодится. Завтра поутру дойду с вами по дороге до гарнизона, покажу, где начало того пути.

“Завтра, так завтра” – подумал Герман, не стал спорить. Хорошо, что старик вообще согласился.

Он долго разговаривал со слепым, вспоминая их прошлые встречи, рассказывал о том, что сейчас происходит на Южном базаре, как люди живут. Даже предлагал идти с ним туда, когда будет возвращаться с запада, но Старик наотрез отказался. Он твердо был намерен доживать свои дни если не хранителем, то уж по крайней мере смотрителем единственного на севере перехода между востоком и западом.

– Пойдемте, что ли, – предложил он всем троим, – прогуляемся перед сном. Покажу еще кой-чего – тебе это, палач, интересно будет. Слышал ли ты от проповедников или ходоков из чужих гнезд о войне?

– Некогда мне, Старик, в библиотеке штаны просиживать, о старых войнах читать. Тем более от пришлых людей это слушать. Что они знать могут?

– Не про старые войны речь. Я про будущую войну. Между нелюдями и ничтожными остатками человечества. Неужели не слышал? У руководчиков многих гнезд мыслишки об этом ходят, подбивают они друг друга, договариваются. Я вот тут, старый, слепой дурак, в жопе мира, и то про это знаю.

Не доходя до места, они почувствовали запах. Отвратительный, тошнотворный.

– Вы чего тут, гнилую картошку выбрасываете? – спросил Крил.

– А это, паренек, как раз и есть запах войны.

– Так воняет гниющая плоть, – тихо подсказала Конопатая.

– О, девка знает!

Вслед за Стариком они вошли в сосновый бор, деревья которого, если бы не секвохи, растущие где-то на подступах к таинственному городу, можно было бы считать самыми высокими на многие километры вокруг.

Сырая земля, едва прикрытая раскисшим снегом, была усеяна телами. Некоторые повисли на ветках, но большинство лежало внизу. Прикрывая нос от нестерпимого смрада люди шли через поле брани, стараясь понять – что здесь произошло?

– Только нелюди? – удивился Герман. – Должно быть, стаи что-то не поделили.

– А как, по-твоему, они должны уничтожать друг друга? – спросил Старик.

– Известно как – зубами и когтями.

– То-то и оно, – чуть слышно бухтел слепой, но тут же повысил голос, чтобы его все слышали:

– А какие раны ты видишь, Герман?

Палач наклонился к одному телу, другому, кого-то перевернул, преодолевая брезгливость.

– Мать твою…

Он подходил к каждому на своем пути, словно одна “правильная” находка могла бы перечеркнуть все “неправильные”.

– Ну? Что?

– Мало кого погрызли. Большинство проткнуто или зарублено чем-то острым. Но ни одной стрелы, так что вряд ли их убили люди-охотники.

Вернулся к слепцу.

– В чем дело, Старик? Что здесь произошло?

– Ты прав, одна стая на другую. Но только те, что рассчитывали на зубы и когти, лежат сейчас и гниют. А другие пошли дальше по своим нелюдским делам. Знаешь, почему? Потому что у них были долбаные пики и черт знает какие топоры – каменные, что ли… Я почему-то не разглядел.

Герман не оценил шутку.

– Ты их… это… кхм… ощупывал? Как узнал про раны?

– А я любопытный, – ответил Старик. – Конечно ощупывал, чтоб тебя! Как еще я мог об этом узнать?!

Герман развернулся в сторону стариковского дома.

– Идемте обратно, а то у меня от вони сейчас картоха обратно полезет.

Птицы, отлетевшие было в сторону при появлении людей, снова стали спускаться: пир у них обещал быть долгим.

Герман уже повертел в мозгу все детали головоломки, попытался сложить их так и эдак. Главный вопрос у него почти созрел и он даже открыл рот, чтобы задать его, но прозорливый Старик ответил раньше.

– У них, знаешь ли, случился скачок в развитии. Иного объяснения я не вижу. Или…

– Или что?

– Или кто-то постарался, чтобы на свет появились умные нелюди. Сейчас они расправились с отсталыми соплеменниками, а завтра… дойдет очередь и до людишек. Так что ты расскажи Ратнику, пусть будет готов.

Крил видел, что Дашка шла мрачная, погруженная в свои мысли. Видимо, побоище тоже произвело на нее впечатление, хоть он и не мог понять – почему? Подумаешь, одни нелюди поубивали других, велика беда! Их это сейчас вообще не должно беспокоить, у них впереди свои трудности.

– Так не должно быть, – сказала девчонка. Она чувствовала, что те, с палками и топорами, были похожи на нее.

– Чего не должно быть? Дохлых нелюдей?

– Того, что они начинают придумывать средства для убийств. И так уж заняли почти весь мир, люди остались лишь в северных землях, зачем же умножать жестокость, уничтожать себе подобных?

– А ты думала, у них это будет как-то иначе? Не так, как у людей? Погоди, когда-нибудь – не при нас, конечно, а потом, гораздо позже того, как сдохнет последний человек – мутанты напридумывают оружие не хуже, чем у древних и устроят свой конец света.

– Очень не хочется в это верить… Знаешь, Крил, я должна…

Девчонка замолчала, оборвав себя на полуслове и, то ли забыла, о чем хотела сказать, то ли вовсе передумала говорить – шла нахмурившись, сжав зубы.

– Что? – не вытерпел он.

– Я должна тебе кое-что рассказать. Но… Пожалуй, не сейчас.

– Почему не сейчас-то?

– Надо найти нужные слова. Все, не спрашивай больше! Я расскажу, когда придет время.

Парень лишь в недоумении пожал плечами: “пойми этих женщин – то хочу, то не хочу”.

Он снова спал с ней в обнимку. Даже когда Дашка, спасаясь от лишнего тепла, отодвигалась, пихала его во сне руками, словно надоевшую, ненужную уже грелку, он цеплялся за рукав ее рубашки и не отпускал – хотел чувствовать, что она рядом. Только утром девчонка повернулась к нему спиной и опять прижалась, потому что огонь в очаге уже погас и в темную комнату стал проникать холод.

Кто-то чиркнул огнивом, подпалил древесную хламовщину, подкладывая к ней щепки, а потом и поленья.

– Надо собираться, – проскрипел хозяин старческим голосом. – Со слепым у вас быстро идти не получится, а мне еще обратно потом шлепать.

Заворочались, зазевали, разлепляя заспанные глаза. Доели вчерашнюю картошку и по случаю прощания даже заварили грибной чай. Молча швыркали его, обжигались, но снова тянулись губами к горячим кружкам, втягивая в себя пахучее пойло, разливающееся внутри приятной теплотой. После такого, пожалуй, можно было и весь день прошагать.

Когда выбрались на улицу, Старик несколько раз проверил – хорошо ли заперта дверь, прикрывающая жилую комнату, да и ту, что снаружи, подергал, погладил. Не говоря ни слова пошел прочь. Посохом задевал одному ему известные приметы, выводившие на старую дорогу, теперь почти невидимую, заросшую кустами, деревьями, занесенную снегом. И все же идти по ней было легче, чем ломиться через лесную чащобу.

Герман пристроился следом за Стариком, Кирюха с Конопатой шли чуть поодаль.

– Думаешь, полдня пройдем? – спросил палач слепого.

– Что тут идти… Без меня, да зная дорогу, вы бы и за час управились. В сущности, и дорогу знать не обязательно – почти прямая она, только перед самым гарнизоном поворот делает. А вот уж на месте сами не найдете! Показывать нужно.

– Что там, Старик? Признавайся, не зря же про фонарики говорил. Подземный ход?

– Есть такое, – нехотя согласился дед. – Вояки чего только не строили. Вот, казалось бы, небольшой город, ничего в нем особенного – станция-шманция, лесопилки-фигнилки… А прорыли зачем-то под ним от самого гарнизона нору. На кой, спрашивается?

И сам себе ответил:

– Значит, была надобность. Знал бы про нее хоть что-то – просветил бы вас. А так… Идите осторожно, пукалки свои наготове держите. Мало ли что.

По зарослям хорошо видно было, где лес, а где дорожное полотно деревья взломали, заняли, как захватчики занимают и осваивают чужие территории. Поднимешь голову, посмотришь на высоту елей и сосен, и сразу ясно – здесь дорога проходила.

Когда они оказались у поворота, Старик замедлил шаг, но лишь на мгновение. Стукнул посохом в одном месте, другом, повернул, куда следует. А меньше чем через тысячу шагов они вошли на территорию гарнизона. Дикий мир поглотил его почти полностью, не осталось ни одного хоть сколько-нибудь целого здания. Даже развалин, зазубрин от каменных стен не осталось.

– Тут же нет ничего, – удивился Герман. – Холмы только.

Старик потряс своей палкой угрожающе – “не мешай!” Он медленно поворачивался, приподняв голову кверху: то ли воздух нюхал, то ли звуки слушал. А может и еще каким чувством окружающий мир ощупывал, кто его знает…

– Сюда! – сказал так уверенно, будто на карту посмотрел.

Прошел между холмами, ткнул посохом в сугроб. Снег провалился в отверстие, увлекая за собой рыхлые края. Через пару мгновений перед ними уже темнела дыра, в которую мог пролезть человек, а то и не один.

– Все, ребятушки. Довел вас до места!

Герман подошел ближе, осторожно заглянул вниз.

– Глубоко там?

– Понятия не имею, не прыгал, – ответил Старик.

– А откуда знаешь, что ход ведет куда нужно?

– Другие проходили, рассказывали. Гнилые людишки, но мне бы врать не стали, это я тебе точно говорю!

Дед потрогал каждого из них рукой – так, как зрячий сделал бы глазами, касаясь взглядом друзей или знакомых, провожая их в трудный путь.

– Идите прямо, по широкому, магистральному тоннелю. Будут боковые отворотки – в них не заглядывайте, а то заплутаете. Да, и дурням своим, которых вы умниками называете, привет передавайте. Если бомбу какую сочинят, как у древних, лично приду и палкой бошки всем поотшибаю! Ну, бывайте.

Старик развернулся и спокойно пошел обратно, постукивая посохом.

– Странный он, – сказал Крил, когда слепой отошел на полсотни шагов. – Как здесь живет? И уходить не хочет. Странный!

– Он не проход на запад сторожит, как некоторые думают. Он город свой бросать не желает. Предки его когда-то в этом городе жили, – Герман посветил в дыру фонариком, бросил туда подвернувшийся под руку камень. – Ладно, я полез. Невысоко вроде. Потом девчонку спустишь, я приму, а уж в конце сам.

Большелодочник кивнул. Они по очереди спустились в тоннель, огляделись. Герман указал рукой в западную сторону и троица двинулась в путь.

Когда-то в тоннель проникали канализационные стоки – видимо, были трубы, каналы, сообщающиеся с городскими нечистотами. Даже сейчас стоял характерный, неприятно щекочущий ноздри запах. Но под ногами не хлюпало, ведь города наверху давно нет и производить отходы некому.

Крил поморщился, Конопатая это заметила.

– Пусть лучше так, – сказала она. – Пусть воняет дерьмом, чем… как в сосновом бору.

Иногда на пути встречались вертикальные лестницы. Герман светил фонариком вверх и луч света неизменно натыкался на большой металлический люк с намалеванным на его поверхности странным символом – тремя незаконченными кругами, объединенными в центре четвертым. Кажется, строители хотели предупредить, что высовываться из подземелья не стоит.

Были и боковые ответвления, про которые предупреждал Старик. Любопытство, конечно, заставляло путников заглядывать и туда, но лишь на несколько шагов, потом они возвращались к основному тоннелю.

Один раз остановились, чтобы перекусить: Герман сказал, что в этом месте воздух чище. Может и так, принюхиваться не стали – все равно к душку из канализации они привыкли и перебить им аппетит он не мог.

– Думается мне, что подземный переход пустой, – поделился размышлениями Крил. – Если не считать нас троих. Поэтому мои поджилки не трясутся и лично я никакой угрозы не чувствую.

– Ты своим самоуспокоением только хуже делаешь, – тихо ответила ему Конопатая. – Вот выйдем на другой стороне города, тогда и хорохорься.

Кирюха хотел поспорить, но ему и Герман дал тычка:

– Не говори гоп, парень, пока не перепрыгнешь.

Что еще за “гоп”? Крил понятия не имел, он такого и не говорил никогда, но решил, что – “черт с вами, не буду подбадривать, идите грустными и напуганными!”.

– У меня вот спина все время зудит, – продолжал Герман, – будто в нее уставился кто. Обернусь – пусто. Но территория чужая. Я бы на своей тоже мог за кем угодно следить, не попадаясь на глаза.

Он погладил приклад винтовки, посветил фонариком во все стороны.

– Доставай, Кирюха, свой светлячок. Мой скоро сдохнет, моргает уже.

Теперь и большелодочник с каждым шагом ловил себя на мысли, что чувствует рядом чье-то присутствие. Потому ли, что Герман неудачно высказался про “зудящую” спину и теперь Кирюхе мнилось то, чего на самом деле нет, или правда были в глубине тоннеля посторонние шорохи, направленные на них чужие взгляды – не разберешь. Тревога забралась под одежду, проникла холодком сквозь кожу и коснулась ледяными пальцами сердца.

Кирюха пропустил Дашку вперед – лучше ей идти между ними. “Герман пусть с фонариком впереди, а я буду тылы прикрывать”. Тайком достал револьвер, положил большой палец на курок, чтобы взвести при надобности за одно мгновение.

Луч света перестал бегать с места на место, замер. Остановился и Герман, присел, разглядывая что-то на бетонном полу.

– Что там?

– Куча.

– Чего?

– Того самого.

– Нелюди?

Ведущий покачал головой из стороны в сторону.

– Хуже – люди. И куча свежая, сегодняшняя.

Он снял с плеча винтовку, щелкнул затвором.

– Но возвращаться нас это не заставит, – сплюнул сквозь зубы. – Так ведь?

Ему не ответили, было ясно, что, проделав большую часть пути, обратно они не пойдут. Но теперь продвигались медленнее, то и дело останавливаясь, прислушиваясь к гулкой, звенящей тишине тоннеля. С осторожностью заглядывали за повороты, в ниши и тупики.

– Мелкая, ты соблюдай дистанцию, – обернулся Герман. – На пятки мне…

Оглушительный выстрел заставил их присесть, вжать головы в плечи. Пуля ударилась в потолок, сверху посыпались осколки.

– Назад, назад! – закричал ведущий. – Там другой ход, слева!

Они отступили, отправив в неизвестность несколько пуль. В ответ тут же прилетели другие.

– Здесь! – девчонка зажгла свой фонарик и первой юркнула в узкое ответвление.

Десять шагов вперед, поворот… Дашка взвизгнула – на них выскочили двое с лицами, закрытыми грязными тряпками. Огнестрелов чужаки не имели, но оба размахивали ножами и один чуть не полоснул девчонке по лицу.

– Сволочи… – Крил вытянул руку с револьвером. Он слышал, что где-то за спиной, в магистральном тоннеле, отстреливается Герман – ему было не до них.

Бах! Бах!

Один упал, второй, чудом избежав встречи со свинцом, ударил большелодочника по руке, выбивая оружие. Тут же Кирюху больно чиркнуло по правому предплечью. Не надеясь больше на револьвер, он бросился в сторону бликующего в полутьме лезвия, схватил обеими руками. Сам не понял, как ему удалось повернуть нож в сторону противника, надавить, чувствуя сопротивление. Расправившись с врагом, стал шарить окровавленными руками по полу, пытаясь найти револьвер. В этот момент Конопатая снова закричала:

– А-а-а! Нет! Не-ет!

Узкий ход заполняли чьи-то фигуры, свет нескольких факелов слепил глаза. Кирюху сбили с ног и уже лежащего стали охаживать ногами. Один из ударов пришелся по голове, мир вокруг сразу зазвенел, наполнился мелькающими светлячками…

Парня волокли за руки по шершавому, провонявшему канализацией бетону. На запястьях со скрипом щелкнули старые браслеты. Наручники были просунуты сквозь петлю из арматуры, вбитую прямо в стену.

Кирюха пришел в себя, увидел рядом Германа – тот тоже был прикован и не шевелился. Сквозь расстегнутую куртку на его свитере виднелось расплывающееся пятно, темное, влажно поблескивающее.

Прямо напротив большелодочника стоял неизвестный, он держал Дашку за волосы, задрав ей голову, угрожая длинным клинком.

– Пусти! Пусти, ублюдок! – она пыталась вырваться, но он прижал к ее шее лезвие и девчонка притихла.

– Какой сегодня улов! – расплылся неизвестный в улыбке, показывая гнилые зубы. – Будет весело!

Вокруг звучали одобрительные крики и вся толпа – сколько их было? Семь? Восемь? Может, десять? – отправилась вместе с Конопатой дальше по тоннелю, чтобы скрыться за дверью в стене.

– Отпустите ее! Я вас всех!.. Всех!.. Твари…

Он потянулся, что было сил, до боли в запястьях, но арматура крепко держалась в бетоне.

– Герман! Эй, ты меня слышишь? Они забрали Дашку! Надо освободиться, помочь ей!

Палач хрипел, пытался сказать что-то, но его слова едва ли можно было разобрать.

– Что? Повтори, я не понял!

Крил склонился ухом к самым его губам.

– Выйдите из тоннеля… Дальше прямо… На запад… Озеро… Остров… Умники…

Вокруг почему-то стало тихо. Кирюха поднял голову. Не слышно из-за двери голосов, гадкого смеха. Он вздрогнул, потому что в следующее мгновение до него донесся дикий мужской крик! И тут же его подхватили другие, заголосили, будто там, в комнате, встретились они с исчадием ада!

В дверь изнутри что-то ударилось, потом еще раз. Крики не прекращались, но их становилось меньше, пока, наконец, не затих последний, прервавшись на пронзительной, визгливой ноте.

Через минуту, которая Кириллу показалась вечностью, дверь открылась. Темная фигура появилась в проеме, в пляшущем свете факелов. Оттолкнулась руками от пола, вставая в полный рост, приобретая человеческие очертания. Дашка вышла без одежды, в одной лишь повязке из эластичного бинта. Она злобно шипела, оглядываясь назад, ее тело было исполосовано свежими царапинами и порезами. Но чья это кровь, в которой испачканы ее руки и лицо?

Правая ладонь не совсем еще вернулась к естественному розовому цвету, пальцы продолжали укорачиваться и острые когти заменялись ногтями. Конопатая стыдливо спрятала ее за спину, хотя Крил все равно заметил то, что ему не положено было видеть. И теперь он готов был вечность просидеть у стены, прикованный ржавыми наручниками, лишь бы девчонка, с губ которой стекали красные капли, не подходила к нему близко. В глазах у Кирюхи застыл ужас.