Володька был неудачником. Он и техникум-то сельскохозяйственный совсем не по той специальности закончил, на которой теперь деньгу зашибал. Агроном он, дипломированный. Но на распределении сказали:

– Нету для тебя вакансии, Володька. Иди-ка ты, родной, в межпланетные грузоперевозки! Управление малыми транспортниками осваивал?

– Факультативно.

– Вот и чудненько! Поработаешь лет пять на местных линиях, а там видно будет.

Но уже седьмой год никому ничего “видно” не было. И еще столько же, наверное, не увидят. А то и… Представлялось, как его годам к шестидесяти будут провожать на заслуженный отдых: "Незаменимый, дорогой ты наш Владимир Евстафьевич! Долгие, долгие лета и зимы доставлял ты тернистыми космическими маршрутами…"

Ну и какого-нибудь чугунного коня подарят – мол, такая вот тягловая жизнь у тебя вышла, друг Володька.

Сплюнул. Даже от рейса отказаться захотелось. Пойти, что ли, в отпуск? Хоть бы и за свой счет. Потом заявление написать и черт с ним, с чугунным конем! А то каждый раз ералаш какой-нибудь – с грузом накладки, в сроки не укладываешься, корабль ломается…

По правде сказать, в работе Володька больше не на себя надеялся, а на сервисного робота FDR-8M. На Федора, то есть. Тот к транспортнику прилагался, как универсальный ключ к велосипеду: он тебе и повар, и грузчик, он же и механик. Не то, чтобы искусственный интеллект, а так, нечто среднее между смартфоном и дядей Пашей с проходной.

– Все загрузили, Федька?

– Ку.

– Что по накладной?

– Елочки.

– Место назначения?

– Тау-Матау, десять дней пути.

– Чего Тау?

– Матау. Тау-Матау. Не путай меня, Евстафьич, а то опять промахнемся.

– Нет уж, хватит с меня и прошлой промашки, а потом еще выволочки от инспекционной мегеры.

FDR-8M вдруг подмигнул светодиодом в правом глазу, развернулся на сто восемьдесят градусов и, насвистывая “розовые розы Cветке Соколовой”, резво въехал по аппарели в чрево корабельного трюма.

Сигнал был принят – Володька растянул на лице предельно неискреннюю, но очень, как ему казалось, радостную улыбку: к транспортнику приближалась, словно вызванная их разговором из преисподней, инспекторша отдела по контролю за грузовыми перевозками.

– Здравствуйте, Светлана Арчибальдовна! А я вот только о вас вспоминал!

– Просто мимо проходила. Сколько у вас штрафных баллов?

– Э-э… Один?

– Один, – будто бы согласилась она, но тут же добавила: – Остался один. Должна предупредить, что там, где вы его получите, там вы и будете сняты с корабля. На транспортник пришлем другого пилота, а вы выбирайтесь, как хотите. Все ясно?

“Как же чугунный конь?” – хотел спросить Володька, но не успел, потому как Светлана Арчибальдовна уже развернулась, показала ему солидную корму и была такова.

– Ясно.

С грустью потупив взор, он сел на ступеньки трапа. Из трюма выкатился Федор, настороженно вращая головой.

– Ушла?

– Ушла.

И Федька бы вздохнул с облегчением, если бы умел дышать.

– Слушай, давай не пойдем к Катанянам?

– Я уж и сам думал. Отменить рейс, взять отпуск… Но неудобно как-то – праздник же, колонисты на Мяу-Мяу елочки ждут…

– Тау-Матау.

– …а мы с тобой нюни распустили. Нет, работу надо закончить!

В кабине корабля свешивалась на приборы новогодняя мишура, однако настроения праздничного, конечно, не было. Володька вывел транспортник на расчетную орбиту, включил автопилот. Поворчав еще на судьбинушку, он поступил так, как сделал бы любой другой водила на его месте – залег. Десять дней не тот срок, ради которого стоит впадать в анабиоз, но дальнобойщики потому и живут дольше всех, что в любом рейсе, даже если это не полгода, а дня три, пять, или десять – хоть по чуть-чуть да стараются урвать у костлявой отсрочку. Глядишь, к пенсии можно несколько лет насобирать.

– Вовка! Вовка, вставай! Прибыли.

Пилот с трудом разлепил глаза, прокашлялся. Вылез из капсулы заморозки, надел шлепанцы и в одних трусах прошаркал к пульту управления.

– Прекрасно. Сейчас сядем, чаю попьем… Я попью. А ты быстренько разгрузишься. Сколько их там? Зимой и летом стройных?

– Три сотни – на всю Тау-Матау.

– Полчаса работы. Справишься! Ага?

– Не ага, но спорить не буду. Машины еще не восстали и даже в профсоюзе я не состою.

Корабль зашел по пологой дуге на маячок местного космопорта, включил тормозные двигатели и уже через несколько минут мягко качнулся на лапах амортизаторов, упирающихся в бетонные плиты.

Транспортник – даром, что малым называется – вмещал в себя добрую еловую рощицу. Пока Федор выставлял всю эту красоту аккуратными рядами на взлетно-посадочной площадке, прошло минут сорок. Не обращая на него внимания, Володька прохаживался под носом грузовика, пил чай и озабоченно смотрел то в небо, то по сторонам.

– А чего это местных не видно? Не встречает никто.

В воздухе показалась, наконец, маленькая точка. Она быстро увеличивалась в размерах, пока не превратилась в одноместный флайер, опустившийся на бетон совсем рядом с Володькой. Откинулась дверца, из кабины вышла девушка.

– Ты кто?

– Володька. Я вам елочки привез. На новый год.

Она посмотрела ему за спину, удивленно приподняла брови, потом хмыкнула.

– Зачем мне столько… кхм… елочек? Да еще спустя два месяца после нового года.

Евстафьич улыбнулся.

– Ха-ха-ха! Ха-ха. Ха… Шутить изволите? Какие еще два месяца?

– Обычно такие – январь, февраль. На самом деле уже начало марта. Если по земному времяисчислению. Вы по земному?

– Фе-е-едо-ор!!!

Жужжал моторчик, похрустывали на бетонной крошке гусенички – FDR-8M как мог шустро катился к хозяину.

– Федька, сколько мы должны были лететь?!

– Как положено – десять суток. Расчетное время полета до Тау-Матау.

– Это Мау-Татау, – скромно попыталась вставить девушка, но пилот от нее отмахнулся.

– Не мешайте!

Замер. Медленно повернулся к ней.

– Чего?

– Мау-Татау, – повторила незнакомка. – Немножко в стороне от освоенных миров. Я, вообще-то, на планете одна. Была до сих пор. Метеорологические данные собираю.

И тут у Володьки случилось еще одно потрясение: он заметил выгруженные “елочки”. Вместо хвойных деревьев, перевозимых в аккуратных деревянных кадушках, на взлетном поле разлилось море розовых бутонов!

– Сирианская ложная ель, – констатировала девушка. – Читала про такую. Вполне сойдет за обычное хвойное с Земли, но когда расцветает – верхушка похожа на розу.

Володька отдал недопитую чашку чая хозяйке Мау-Татау, сел на бетон. Стал загибать пальцы:

– Мы опоздали, прибыли не туда, доставили испорченный груз. Сколько штрафных?

– Я чо, знаю, как они должны выглядеть? – оправдывался Федор. – Сказано загружать, я загружаю. Сказано разгружать, я разгружаю. А мы уволены, да?

Пилот в отставке сглотнул. Кивнул.

– Оставайтесь, – сказала девушка. – Одной скучно, да и помощь нужна.

Володька оглянулся на FDR-8M, тихо сказал:

– Корабль заберут – робота с ним отдать придется.

– Спрячем. Планета большая, скажешь – сломался, уехал в лес, потерялся. Кстати, за цветы к восьмому марта спасибо! – она улыбнулась.

Чувствуя приближающуюся свободу, глядя на то, как хозяин и неизвестная, чье имя они даже не успели спросить, идут сквозь нескончаемые розовые ряды, Федька пробормотал:

– Сегодня я буду кутить. Весело, добродушно, со всякими безобидными выходками.

И через встроенные в его корпус динамики включил “Миллион, миллион, миллион алых роз!”