Эпидемия

Последнее, что я помню – папино лицо. Он вколол мне дозу нейролептика, уложил в капсулу оцифровки. Хотел казаться спокойным и веселым, но я видела, что взгляд его потускнел от боли и страданий. А дальше мне уже было все равно. Красные провода, синие провода… Сознание затуманилось, тело почти не ощущалось. И в какой-то момент – щелк! Словно кто-то выключил свет, чтобы через секунду его включить. Я смотрела на себя со стороны, слева и немного сверху. Видно было, что кривая на кардиомониторе вытянулась в прямую, противно запищал зуммер. Все…

Эпидемия в колонии началась неожиданно: в первый же день тридцать семь инцидентов. Пока разобрались с очагом, попытались изолировать всех контактеров, было уже поздно. Болезнь захватывала тело человека, превращая его в фабрику по производству своих бактерий, заставляя потреблять больше пищи, особенно воды, принуждая делать все, что необходимо для расширения зоны поражения. Люди были словно муравьи, движимые одной целью, становились щупальцами большого коллективного разума.

Те, что еще оставались здоровы, стали принудительно оцифровывать колонистов. Это был единственный путь к спасению. Тело погибало, но сознание, очищенное от биологической заразы и записанное на нейрокристаллы, продолжало жить.

Я смотрела, как отец, вытянув квадратик моего кристалла из бокса, подписал его маркером, вставил обратно, задвинул бокс вместе с сотней других полупрозрачных квадратов. Это лишь часть общего хранилища, рассчитанного на все население колонии. Он посмотрел в сторону камеры, подвешенной в углу, под потолком комнаты. Вымученно улыбнулся. Мне хотелось улыбнуться в ответ, но… Нечем. Тела у меня больше нет. Из всех чувств остались лишь слух и зрение, да и те благодаря слабенькой камере наблюдения и встроенному в нее микрофону.

Папа осторожно поднял мое бездыханное тело и вышел. В боксе не осталось свободных ячеек, ему надо было оцифровываться в соседнем. Какое-то время в комнате горел свет. Я знала, что сейчас одну и ту же картинку видят сто человек, не имея возможности закрыть глаза, уснуть, забыться, просто ни о чем не думать. Успокаивало лишь то, что это ненадолго. Когда придет помощь неизвестно, поэтому все оборудование будет отключено. И тогда… Долгожданный “сон”, избавление от всех тревог и переживаний!

Свет в комнате погас.

В первую секунду мне показалось, что в глаза светит Солнце! Хотела зажмуриться – не получилось. Повернуть голову – никак. Прикрыться рукой тоже. Чуть не запаниковала, но память услужливо дала подсказку: все в порядке, просто тебе больше нечего зажмурить, нечего повернуть, нечем прикрыться. Зато жива!

Свет перестал казаться ярким. Он был обычным, даже слегка тусклым. Просто я и еще девяносто девять колонистов впервые увидели его через… Сколько дней? Месяцев? Лет? Я не могла определить, но мне почему-то казалось, что все случилось давно. Очень давно.

За мутной пеленой двигались тени. Ну конечно! Должен же был кто-то включить оборудование, иначе бы мы не проснулись. А нечеткая картинка может оттого, что камера расфокусировалась? Кто-то приблизился. Кажется, протянул руку. Один взмах и с объектива слетел толстый слой пыли. Вот оно что! Ну, значит, времени действительно прошло много.

Я не успела разглядеть его, он тут же отвернулся, равнодушно обошел комнату и исчез. Почему они не спасают нас? Почему не загружают кристаллы в экзоскелеты, или хотя бы не пытаются поговорить с нами? Оставалось лишь ждать. Но даже человеку в своем собственном, живом теле, ожидание не всегда дается легко. А тут ни размяться, ни прилечь, ни в потолок плюнуть! Смотришь на одну и ту же неизменную картинку, и чувствуешь, как потихоньку сходишь от этого с ума. А может ли сбрендить сознание, записанное на нейрокристалл? Черт его поймет.

Наконец, кто-то появился. Один, другой, третий. В них было что-то странное. Может, картинка искажена, или… сами люди за это время изменились? Непривычные пропорции, фигуры, лица. Даже цвет кожи. Впрочем, две ноги, две руки, голова. Лишь бы поскорее вытащили нас отсюда!

Незнакомцы внимательно изучали оборудование, вскрывали панели, копались внутри. Как же долго они добирались до кристаллов! Но вот уже открыли бокс. Вынули один квадратик. В пределах комнаты он коммутировался с сервером без дополнительных соединений, проводов. Как, должно быть, ликовал тот человек! Если только узнал через объектив дурацкой камеры свою подпись. Он будет первым.

Кристалл долго разглядывали, вертели в руках. “Эй, ребята… Нет-нет-нет, только не говорите, что вы не знаете, что с этим делать! О боже…”. Они его разрезали. Я не могла поверить своим “глазам”! Чтобы испортить кристалл, нужно было воздействовать на него чем-то действительно мощным. Но у них был то ли плазменный резак, то ли еще что покруче. И они разрезали, убили человека.

Это было настолько ужасно, что некоторое время я просто не воспринимала происходящее, как человек, уставившийся на что-то пустым взглядом. Когда снова смогла сосредоточиться, поняла, что они достают из бокса следующий квадратик, потом еще один, и еще. Они пытались их вскрыть, расплавить, просвечивать лазером. Испортили, кажется, уже с десяток. Трудно представить себе, что творилось на душе у колонистов, которые вынуждены были бессильно наблюдать за этим. Каждый, наверное, всматривался в очередной кристалл, изо всех сил стараясь понять – мой, не мой? А если кто-то видел свою подпись?

Когда я разглядела отцовскую закорючку, все мое оцифрованное существо готово было преодолеть законы физики и рвануться навстречу вольным или невольным убийцам прямо через объектив камеры, закричать, вцепиться в чью-то руку, отобрать маленький квадрат, прячущий в себе мое сознание. Рука дрогнула, кристалл упал на пол. Не утруждая себя, человек вынул из бокса другой. “Я” осталась лежать на полу.

Мы смотрели на комнату, превратившуюся в кладбище нейронных осколков, уже не меньше суток. Так, по крайней мере, мне казалось. Осталось нас немного, едва ли половина. Кристаллами продолжал заниматься лишь один человек, и он не ломал их так быстро, как поначалу. Принес какие-то устройства, компьютеры, пытался аккуратно исследовать. Но его техника не хотела взаимодействовать с нашей, и один за другим квадратики неизменно оказывались испорченными.

В какой-то момент он встал, задумчиво посмотрел на осколки, разбросанные по полу. Поворошил их ногой. Увидел один целый, поднял его. Я не успела заметить надпись, но знала, что это мой. Человек поднял его над головой, посмотрел на просвет, будто надеялся так решить загадку. Потом вдруг обернулся на стоявшую в углу комнаты капсулу. В его необычном, напряженном лице читалось удивление. Возможно, от неожиданной догадки. Через некоторое время он соединил свой компьютер с капсулой, разобрав ее пульт управления, вытянув провода. Долго колдовал над какой-то программой, потом прошелся несколько раз по комнате, словно решаясь, уговаривая себя. И лег в капсулу.

Я почти сразу почувствовала чужое присутствие. Но так не должно быть! Цифровые сознания даже между собой не могли общаться, каждая ячейка в боксе изолирована, существует сама по себе, а уж с погруженным в капсулу человеком… Может, дело в том, что мой кристалл сейчас вынут? Значит, только я чувствовала в своем информационном поле присутствие чужого?

“Вы меня слышите?”

Человек в капсуле вздрогнул, приподнял голову, оглядываясь по сторонам. Снова лег.

“Кто это?”

“Пожалуйста, не ломайте больше нейрокристаллы!”

“Что?”

“Эти полупрозрачные квадратики. Не трогайте их! На каждом записано сознание человека!”

“Я… Я не знал. Мы не знали! Мы думали, это давно забытые археологические артефакты!”

“Давно забытые?”

“Конечно! На этой планете нет жизни как минимум тысячу лет”.

“Ох… Тысяча лет… Я прошу вас, сделайте для меня кое что!”

“Что именно?”

“Нам будет намного проще общаться, если вы нажмете на пульте возврат. Это зеленая, круглая кнопка”.

Засомневавшись на мгновение, он все-таки послушался, нажал. Тело его выгнулось дугой. Он захрипел, сделал попытку нажать на зеленый кружок еще раз, но так и не смог. Закатил глаза, ослаб, вытягиваясь в ложе, покрытом тысячелетней пылью. И тут я с наслаждением ощутила, как издалека, словно из другой вселенной, до моего сознания стали доходить забытые сигналы. Ощущение подрагивающих пальцев, покалывание в сведенных судорогой мышцах… Тело было чужим, но до чего же приятно снова дышать, чувствовать! Картинка с камеры наблюдения исчезла, я видела лишь розовый свет. Открыла глаза. Встала. На стене висело маленькое зеркало – я подошла к нему, посмотрела на отражение. Что ж, кожа, конечно, не привычного голубого оттенка, а нелепого розового, но в остальном – вполне приемлемо. Надо найти остальных. Остальные тела. И попить!